Творческая биография

Дарья Виноградская – писательница, преподавательница. Родилась в 1998 году в Москве. Живет и работает там же. Выпускница Литературного института имени А.М. Горького (мастерская Фарита Нагимова, 2022 г.), программы «Между строк» университета Айовы (семинар Алисы Ганиевой), участница мастерской АСПИР в Смоленске (семинар прозы Сергея Белякова и Дениса Осокина, 2022 г.). Изучала философию в университете Западной Вирджинии (WVU). Публиковалась в журнале «Урал», электронном журнале «Лиterraтура», выступает с рассказами в проекте «Люди читают рассказы». Преподает курс гуманитарных наук на английском языке.

Автокомментарий

Рассматривая работу «Менины» Дарьи Мальцевой, моя подруга заметила: «Наверное, эту картину могла бы написать сама инфанта». Именно перспектива молодой девушки, уязвимой, наивной, мечтательной, кажется мне наиболее сильным инструментом для преодоления иронической дистанции в современной литературе. Язык рассказа, тревожный, потоковый, наследует понятию écriture féminine (женского письма) Элен Сикс и отражает сущность самой героини, будто застывшей в процессе перехода.
В рассказе «Тает» я работаю с ощущением двойственности, мерцающей дымки, смены сезонов через воссоздание адаптированного мифа о похищении Персефоны. На картине мы видим, насколько нечеткими кажутся лица людей, окружающих инфанту, – можно ли довериться кому-то из них? В тексте я ищу ответ на этот вопрос, а также исследую, насколько размыты границы между реальностью и мифом, взрослостью и юностью, зимой и весной.

Тает

Собирается как на праздник, выбирает розовое-мясное-блестящее. Рассыпает глиттер вокруг глаз, ставит две точки черной подводкой, обводит веко белым кайалом. Ее платье – ошметки шелка, подпоясанные джутовой нитью, – то, что оставила мама, прежде чем уехать в большой город за новой жизнью. А еще за спиной – крылья бабочки, сетчатые, с отчетного концерта в начальной школе. Ей показалось, это смешно, иронично, как-то по-взрослому кокетливо.
Сегодня она ходит по районному ТЦ «Апрель» и раздает листовки на выставку тропических бабочек, записывая кружочки в Телеграм подруге. Улыбнется кому-то пару раз, игриво, навязчиво, потом смутится и убежит к корнерам с проводами и сменными зарядными блоками – там всегда шушукаются, глухо сморкаясь, три безликих подростка, таких же, как она.
Обещали за все-все тысячу в день, и это с обедом; кажется, должно хватить. На автобус, если устанет, на рис, на коммуналку, на тофу и телефон. Если совсем хорошо пойдет, сказали, дадут бонус и, может, сертификат в магазин дешевой косметики. Конечно, ей бы хотелось купить себе реплику «Лост Черри» – об оригинале даже мечтать страшно – и пшикать за ухом, чтобы вначале шел легкий аромат вишни, кремовый такой, шампуневый, уходящий потом в горечь миндаля, в костное и вязкое. Раньше она пшикалась вишневыми пробниками, когда забегала сюда с подружками перед школой или после уроков, медленно и важно прогуливаясь мимо мальчишек на фуд-корте.
Она думает: а что, если ее и сейчас заметят, узнают, почему не пошла на сдвоенную математику; что, если расскажут завучу-русичке или новой классухе? Кто угодно: англичанка в декрете, соседи, одноклассник на затянувшемся отдыхе по счастливому билету из районной поликлиники. Хоть до мамы не дозвонятся – та упорхнула быстро, без особых объяснений, чмокнув в лоб и передав двадцатку до конца февраля. Месяц заканчивался сегодня, от двадцатки остались две мятые бумажки и горсть десятирублевых монет из копилки на кухне. Мама обещала вернуться в марте, но теперь, кажется, сроки сдвинулись на апрель, а там и до лета недалеко.
Когда шла откликаться на объявление и беседовать с администратором выставки, вдруг задалась вопросом, почему такую бетонную махину, огромный торговый центр, назвали в честь весеннего месяца? Ответа не последовало. Особенно странно это голословное обещание апреля было сейчас, в конце февраля. Она всегда влюблялась перед зимой и после зимы – в самое уязвимое время года, темное, переходное. Ей казалось, что влюбиться перед зимой еще хоть как-то эволюционно обусловлено, но вот после зимы, в начале весны – совсем непонятно, зачем. Апрель – самый жестокий месяц. Об этом писал большой поэт, но она этого пока не знала, хотя внутренне и была согласна: летние туфли, порядочно сложенные в розовый мешок со сменкой, отсырели, а с ними, по цепочке, и ортопедические стельки с носками; ей стало промозгло, тоскливо и как-то пусто.
После девятого кружка и бесконечных голосовых ей все-таки удается всучить пеструю листовку какому-то серому, усатому. Он берет флаер, улыбается, говорит:
– Вы не видели паука?
Она качает головой: нет, не видела.
– Говорят, с выставки бабочек сбежал паук. Ходит тут где-то, наверное… Не видели, говорите?
Она тогда подумала, какой вообще паук на выставке бабочек? Бабочки разноцветные, красивые, крыльями хлоп-хлоп; кто захочет смотреть на пауков?
Села, кажется, у лифта, прислонившись к колонне, прямо на пол, он сел рядом. Протянул термос со стикером в виде граната, предложил чай. Она почему-то боялась, что там будут косточки, но даже не заметила, как выпила почти весь. Было горько, но тепло, и она постепенно отогревалась. Он особо ничего не рассказывал, просто слушал ее: про первый день работы, про то, что ей уже нечего делать, про то, что холодно, и февраль вот-вот уже все, а мама даже не пишет, про то и про это. В горле першит и жужжит, отдает немного в голову. Может, ее укусил паук? Она потихоньку поднимается, говорит, что пора, но ноги не слушаются, а ступни косолапят, как на приеме у ортопеда.
– Так нельзя, – говорит, – совсем устала. Сходи, отпросись, денег я подкину, сколько смогу.
Они медленно бредут до дома – она живет по ту сторону реки от «Апреля». Нужно пересечь мост, упереться в район разноцветных панелек, пройти прямо по бульвару мимо школы – ее школы – и детской площадки, перед стройкой свернуть направо, и по левую руку от кафешки с пиццей за 200 рублей, оформленной как американский дайнер, будет ее дом. Ее этаж с ковриком welcome, ее велосипед в прихожей, ее вечно скрипящая белая икеевская кровать, которую мама купила с большой зарплаты, – на, сказала тогда, не жалко.
Наутро она откроет глаза, на нее пристально и осуждающе взглянут плакаты корейских групп, мамина строгая картина с фрейлинами; вокруг будет раскидана гирлянда из лампочек. Дверь открыта, а в прихожей – месиво весны, тающие грязные следы.
Она так и скажет потом – все будто бы таяло.