Творческая биография

Иветта Меликян – прозаик. Родилась в Кисловодске в 2000 году, живет в Москве. Училась на иконописном отделении Санкт-Петербургской духовной академии. С 2022 года – студентка Литературного института имени А.М. Горького. Писала для журнала «Фома», Армянского музея Москвы и культуры наций, журнала «Юность», интерактивного журнала-карты ГЭС-2 «Mappa Mundi»; финалистка русско-итальянской литературной премии «Радуга». Организатор благотворительных книжных ярмарок. Участница сообщества экспериментальной прозы «Mappa Mundi».

Автокомментарий

Нарочитая отстраненность формы, ее красивая ненужность, и в то же время попытка быть понятым через название работы Grigodas «Послание» навели меня на мысль об абсурде и неуместности.
Отсюда появляется мой сюжет, где двое родственников армян застряли на исторической родине, у подножия горы, вынужденные «расшифровывать» ее послание, вспоминать слова чужого-своего языка.
Жанр трагикомедии (или ближайший к нему) был выбран как раз потому, что постулирует те же принципы относительности и неоднозначности жизни.

Алтарь

Л. говорит мне не беспокоиться.
– Зачем ты вообще беспокоишься, – говорит Л., – куда-то спешишь…
– Никто за тобой не гонится, и вообще ты торопиться не умеешь, всюду опоздал и ведешь себя, будто не Меликян. Видел бы тебя Арам, он бы этого не понял.
– Торопиться нельзя, поторопился бы твой отец – тебя бы не было.
– Ты лучше скажи, что теперь делать будем?
– Да ничего не будем – сядем вот так и подождем.
Звучит тишина.
– Знаешь, мой отец – плохой пример. Мой отец на спор сожрал ботинок. Ты бы вот сожрал на спор ботинок? Жрать на спор ботинок – это вообще как?
– И что прям весь?..
– Даже шнурки.
Помолчали, посмотрели вдаль.
– … а Артурик ногу себе как-то прострелил. Поторопился.
– Не в счет, это смешно было.
– Ну ладно, это правда смешно немного. «Это кому тут горы показать», и – бум.
Гогочут в себя.
– Да… Горы кому… Хе… Хотел напугать, а вышло. Хе…
– Смешно, смешно…
– Слушай, а у вас дома был алтарь?
– Че?
– Ну, алтарь. Это так мама называла, угол такой на кухне, там обязательно картина Арарата очень безвкусная, три пахучие свечи из армянской церкви на столике и какая-нибудь статуэтка – ангел или что-то похожее… А, вот еще! На Пасху там такой грандиозный кулич всегда стоял, и никто не разрешал его есть.
– Да, было такое! Прям, как ты описал.
– Ну, запомни тогда, как приедешь – это алтарь называется. Дед говорил, что Масис^[1] это вроде божественный месседж… И вот нужно постоянно помнить и не забывать, что прилетела птица, села, принесла хорошее послание, что все будет хорошо, даже когда там, не знаю, когда все плохо, видимо. А чтобы не забывать, нужен алтарь.
– Значит, местные никогда об этом не забывают. Красивый Арарат, конечно. Мне красиво сейчас. Тебе? Хорошо вот так вживую на него смотреть.
– Ага, будто на кухне своей сижу… еще бы кулича...
– Или ботинка.
– Будто все реально хорошо будет. А?
– Все-таки немного странная гора. Я же прям близко к ней подъезжал, а вид такой же, как отсюда. Будто с какой стороны ни встань – ближе не будешь. А со стороны Турции… В общем, там она так же выглядит, хотя я совсем близко был, понимаешь? Ей вообще все равно, кому будет хорошо. Вижу, что не понимаешь. Ну ничего, узнаешь еще. И там подошел турок ко мне, кричал: «Буракаем! Буракаем!»
– И что это?
– Понятия не имею.
Гора на горе – какая-то горная оргия.
– Ты такой высокий, даже из ямы торчишь. Уйди, загораживаешь. Чего там ищешь?
– Закатилось.
Показывает наушники.
– Красиво тут.
– Хочу есть.
– У меня с собой только сто драм.
– И сто бед.
– Оригинально.
– Бед больше.
– Шутки твои идиотские.
– Давай купим у тетки мороженое?
– И кофе. Будем настоящими армянами. На ужин, на завтрак, на обед и поздний завтрак будем пить только кофе. Там и царство Киликийское восстановим.
– Да, я недавно отказался, и на меня обиделись – мы тут сурч через каждые полчаса пьем, сказали. На, купи сурч.
– Как это сказать? Сурч унем?
– Не. Там будет вроде: Ес узум ем мек сурч ев мороженое.
– Мороженое?
– Да.
– Как мороженое по-армянски?
– Пахпах какой-то.
– Посмотри в переводчике. Пахпах?
– Ну да. Пахпах.
– Точно пахпах?
– Ну, скажи мороженое, она поймет.
– Не, если по-русски скажу, она попросит больше.
– Значит, не восстановим Киликийское царство.
Ушел. Ветер играет по долине, трава колет брюхо коровы. Солнце западает за горизонт. Три лысины мужчин впереди, с завитушками, просто сидят.
– На.
– Мммм… По чему буду скучать, так это по «Гранд Кенди».
– По руке течет у тебя. Короче, ты пока ходил…
– Пахпарак, кстати.
– Что?
– Мороженое – это пахпарак, а апух – это идиот…
– Блин, прости. Ну, хочешь, я дам тебе доесть мой пахпарак?
– Не хочу. Так о чем ты говорил?
– А. Да. Там вот стариков видишь?
– Ну.
– Они же как-то попали сюда.
– Так.
– Давай к ним напросимся?
– А не пошлют они нас? Или денег попросят.
– Да не, ты главное по-армянски с ними не говори… (пристально смотрит) давай ты немым притворишься вообще! Я сам как-нибудь.
Пошел к старикам сквозь траву, расставив руки, как расставляют крылья большие пеликаны или другие большие водные птицы, начал кричать, как кричат, когда зовут. Лысины обернулись. Он приблизился ближе. Идет разговор. Лысины посмотрели в сторону – на человека, который остался доедать мороженое, всплеснули руками. Начали сердечно обниматься, идут вчетвером в сторону человека, упомянутого выше.
– Вышло?
– Нет!
– Нет?..
– Они ниоткуда не приезжали! Они местные. И пригласили нас к себе домой!
– А почему ты такой довольный?
– Представляешь, у нас с ними одинаковые фамилии, они тоже Меликян!
– Не вижу поводов для радости, вдруг кто-то из них мой отец, а я его как тридцать лет не видел, так и...
– Ой, да перестань.
Звучит разговор.
– И так что?
– Говорят, ты похож на их двоюродного брата. (Глупо улыбается).
– Ну вот, я же говорил.
– А вообще они по-русски понимают.
– Понимаем. Кушать поехали? У нас сад, тутовка…
– Я очень домой хочу. Мы опоздали на автобус и я… как это, а – ес шат каротель^[2] по кровати!
– Ты же Меликян?
– Ну да.
– Тогда я не могу тебя отпустить без тутовки!
– Много у вас тут Меликянов?
– Вот мы втроем.
– А теперь впятером! (Улыбается глупее, чем раньше).
Тишина, нарастает гудение самолета. Над коровами, травами и пятерыми Меликянами буднично летит рояль, схваченный тросами. Взгляды провожают рояль до самого хребта, рояль становится черной точкой, затем бурой, затем рояль сливается с самолетом, затем рояль и самолет становятся ничем. Пять человек провожают летающий рояль, говоряще плещут руками, им хорошо, одному чуть меньше хорошо, чем другим.
– И часто такое?
– Каждый день в семь вечера мы приходим сюда посмотреть на летающий рояль...
– Не верьте. Там концерт сегодня, нужен инструмент.
Долго идут, в ушах еще гудит пропеллер. Спускаются по круче, поворачивают в сторону по дороге, тот, кому чуть меньше хорошо, чем остальным, постоянно останавливается, чтобы стряхнуть с ботинок пыль, его никто не ждет, и он бегает, как бегают во время челночного бега. Идут, идут, идут, идут, упираются в одноэтажный плоский дом.
– У вас замечательный дом и сад.
Пять человек с одинаковой фамилией входят в дом, разбредаются по кухне плоского дома. На одной из стен, у стола – окно, в окне видна гора.
– Смотри, тут тоже есть алтарь!
Показывает на окно.
– Что значит алтарь?
– Это когда некрасивое изображение Арарата в каждом армянском доме висит.
– И когда не дают есть кулич на Пасху.
– Зачем вам такое?
– А, так. Чтобы было.


^[1] Армянское название Арарата.
^[2] я очень скучаю по кровати.